ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ. Лев Богоявленский

И вот 17 августа (1 сентября по новому стилю) побежали ребятишки в школу, некоторые с родителями. Я пошёл с папой, который преподавал в школе священный закон и историю. Собрались сначала в коридоре, где был отслужен молебен. Все ученики целовали крест, давая клятву быть верными науке и блюсти дисциплину. Затем разошлись по классам, куда пришла учительница и священник, прочитали опять молитву «Царю небесный». Священник ушёл, а учительница представилась нам, велела величать её Евдокия Валерьяновна. Это была очень симпатичная девушка, ласковая, красивая, добрая, проверила ребят по журналу, рассадила по алфавиту, - мальчиков в два ряда, девочек в один ряд. Рассказала о целях науки, о необходимом поведении, о дежурстве, распорядке. На партах хоть и были чернильницы, но без чернил, т.к. на первых уроках пользовались только грифельными досками, на которых писали грифелем - Забегая вперёд, скажу, что грифельными досками мы пользовались все три класса. По окончании первого ознакомительного урока опять была прочитана молитва «Достойно есть». Так потом до конца моей учёбы начинался и кончался урок, - молитвы читал дежурный. Так я начал питаться молоком моей alma mater (кормящая мать). Начавшись 17 августа 1904 года, это «кормление» продолжалось до 30 ноября 1917 года, когда я отчислился из академии в Загорске и поступил работать на Купавинскую фабрику.

В первом классе мы учились весь год только до обеда, программа обучения была не столь объёмная, как теперь. Проходилась она досконально и оставалась в детских умишках навсегда. Учиться было просто. Все знания, полученные в школе, сохранялись в уме прочно. Простота в школе была во всём, - и во внешности, и во взаимоотношениях учителей и учеников. О какой-либо школьной форме и понятия не имели, ученики приходили кто в чём, но все прилично одеты. Девочки - в платьицах по щиколотку, всё просто и аккуратно. Школьная обслуга состояла из двух человек: дядьки Лаврентия и его жены Афимьи, которые были полными хозяевами школы - и уборщики, и истопники, а дядя был и сигнализатором. Он подавал звонки с урока, а после десятиминутной перемены давал короткую команду: «Марш в класс!» Он загонял ребятишек в классы, держа в руке кожаную плётку, очень редко им употребляемую по адресу. Дядька Лаврентий был очень строг по внешнему виду, а в обращении с ребятами даже груб. Я за 3 года никогда не видел его улыбающимся. А может быть это было к лучшему, ведь строгость с ребятами, особенно если исходит от мужчины, только полезна.
Моя первая учительница Евдокия Валерьяновна проучила нас только полгода, до замужества. Вышла замуж она за Владимира Павловича Десницкого, брата моего будущего преподавателя литературы в семинарии Александра Павловича, которого из-за соответствующей комплекции мы прозвали «арбуз».

По случаю свадьбы Евдокия Валерьяновна прислала всем ребятам гостинцы - каждому по пакету с конфетами и пряниками. Другая учительница, Елизавета Семёновна, с нами дошла до половины третьего класса, пока не вернулась Евдокия Валерьяновна, с которой мы и закончили школу.

Другими двумя учительницами были Вера Петровна Яныченко и Клавдия Васильевна Смирнова, которые иногда заменяли основных учителей, причём Вера Петровна была добрая, а Клавдия Васильевна была постарше и очень злая.

Каждый год на рождественских каникулах в школе устраивалась ёлка с большим количеством красивых игрушек, с настоящими свечами, бенгальскими огнями и прочими украшениями. На ёлку лавочник Владимир Александрович Ратьков приносил свой граммофон с пластинками и аппарат с «туманными» весёлыми картинками, которые демонстрировал перед ребятами, а под граммофон ребятишки с учительницами танцевали вокруг ёлки. Кроме того, на примитивной сцене демонстрировались поставленные учениками 3-го класса под режиссёрством учительниц сказки. Перед окончанием вечера каждый ученик получал узелок с пакетом и гостинцами. Каникулы начинались 20 декабря и кончались 7 января, то есть на период святочных праздников, так что учёба продолжалась без перерыва почти 4 месяца.

Так подошёл к концу и третий гол обучения, который, в отличие от первых двух классов, оканчивался экзаменом. В первом и втором классах переводили по системе успеваемости по рекомендации учительницы. А на экзаменах в третьем классе присутствовал представитель уездного земства, священник и все три учительницы. По результатам ответов на экзамене выдавали свидетельства, а отличникам кроме свидетельств выдавались «похвальные листы» - довольно хорошо оформленные, на гербовой бумаге, орнаментованные, с печатью и подписями экзаменационной комиссии. Такой лист получил и я.

Сколько ещё гнездится в памяти разных моментов из детских лет и понимаешь, какая большая разница между нашим детством и жизнью детей в современных условиях! Всё же я нахожу, что мы росли более свободными. Наша жизнь не была настолько насыщена достижениями науки и техники, всё было проще, потребности - не выше родительского бюджета, скромность и в питании, и в одежде, и в играх. Во всём ощущалась практическая норма. Что дозволено, то - закон, всё на столе - не взыщи, лишнего не требуй. И так всё это укладывалось в быту, что пересмотра не требовалось. Дети, конечно, всегда дети, но характеры у детей всё равно разные. Среди моих сверстников были единицы - грубияны и нечистоплотные, но в общей массе детское общество было благороднее современного, почтительнее к старшим, внимательнее на уроках, более послушными и исполнительными. Поручения родителей и учителей выполнялись беспрекословно, что, естественно, создавало систему взаимопонимания и обязанностей. Например, придя из школы и прежде чем приступить к урокам, я часто исполнял роль снабженца - ходил в лавки за продуктами, потому что мама была постоянно занята, а папе по лавкам ходить по чину не пристало. Мои старшие братья учились в Москве, поэтому я оставался за старшего и выполнял порой очень непростые поручения. Деньги у меня бывали редко, потому что во всех лавках был кредит, оформлявшийся по заборным книжкам, и только периодически производился расчет. Тогда я вносил деньги и получал при этом от купца какой-нибудь гостинец: конфет, шоколадку.

Вспоминаю, однажды весной, уже было жарко, я пришёл из школы в три часа. И вдруг папа просит меня сходить на фабрику в материальный склад с бидоном за гарным маслом. При этом он очень торопил, так как склад закрывался в четыре часа. А на столе кипел самовар. и мне так хотелось пить, но ослушаться отца я не мог и пошёл за маслом. И всё же чувство жажды было настолько ощутимым, что когда кладовщик наливал ковшиком из бочки масло, мне хотелось напиться масла прямо из ковшика и даже из бочки. Но я, проглотив слюну, получил бидон, стрелой прилетел к чайному столу и утолил жажду. Такие поручения мне давались ещё и потому, что исполнялись мною точно, сдачу я не утаивал. Словом, я был самым скромным и послушным.

Не забывается ещё одни эпизод. Как я уже сказал, в двух первых классах школы экзаменов не было, а переводили по успеваемости. И вот, когда был последний день учёбы во втором классе и наша учительница Елизавета Семёновна на последнем часе объявила о переводе нас в третий класс, отметив меня как отличника, я побежал словно на крыльях домой. Но ни в кухне, ни в столовой никого не было. Мама была в зале с девочками. Я потихонечку закрыл двери в залу, а потом их чуть приоткрыл и в щёлку крикнул: «Перевели!», но, по-видимому, меня не расслышали. Я посильнее крикнул. И тут мама и девочки кинулись меня целовать и восторгаться моими успехами, особенно мама.

Не ускользает из памяти ещё одни случай. Как-то осенью, когда я учился в третьем классе, придя на обед домой, я заметил, что на верхних сучках липы возле дома лежит бумажный змей порядочных размеров. Я осторожно снял его, в надежде вечером после уроков запустить. Чей это змей - было неизвестно, никто не заявлял о пропаже. Придя домой вечером, я попил чай, предвкушая удовольствие от запуска хорошего змея, нашёл подходящий клубок ниток и вышел на улицу. Одному запускать было трудно, и я позвал своих товарищей - Женьку и Шурку Солдаткиных. Женька остался со мной с нитками, а Шурка отошёл по дороге со змеем, чтобы его подальше запустить. Но вдруг я вижу, что Шурка, держа змея, не отпустил его, а оторвал нитку и побежал с ним домой. А Женька говорит: «Это наш змей». Я объяснил, что нашёл его у себя в саду на липе. Тогда Женька толкнул меня, но я не упал, а наоборот, стал наступать на него. Мы повалились на землю и лупили друг друга своими кулачонками. Женька вырвался и побежал домой. Мне было обидно до слёз не столько от драки, сколько от предательства товарищей. Был ли этот змей действительно их, я не знаю, потому что это не подтвердилось. Другие мальчишки мне сказали, что Солдаткины меня обманули. Их предательство так на меня подействовало, что я долго проплакал и не мог успокоиться от потери. После этого я долго с этими ребятами не «водился».

Впоследствии этот инцидент понемножку забылся, и мы вновь стали большими друзьями с Солдаткиными, тем более, что они приходились нам дальними родственниками по папиной линии. Его сестра была замужем за двоюродным дядей Солдаткиных.

Наши детские игры и забавы были весьма ограничены и примитивны, игрушки самодельные, предметы уличных игр тоже. Например, бабки мы делали из костей от студня, городки - из дровяных палок, только мяч для лапты был чёрный, покупной. Зимние санки тоже самодельные. Спортплощадкой служила улица, базарная площадь, дорожка около церкви, там же мы играли и в прятки, укрываясь за памятниками или между могил, причём за церковную ограду прятаться не разрешалось.

В дни больших праздников - Рождество, Троица. Покров и в другие приезжали в Купавну аттракционы: карусели и балаганы, на которых мы веселились, но не часто, - прокатиться на карусели в люльке стоило 3 копейки, на коне - 5 копеек, а балаган посетить -10-15 копеек. Некоторые мальчишки ухитрялись наниматься крутить карусель, и тогда они катались бесплатно. А перед праздниками и на масленицу бывали базары с немудрёным, но разнообразным ассортиментом: ткани, обувь, одежда, бельё, посуда, керамика, галантерея, инструменты крестьянского быта, упряжь, бакалея и всякая всячина. Но нам, мальчишкам, интереснее всего было купить мороженое или попить медового сбитня - сладкий горячий напиток. Мороженое было, конечно, самодельное, нескольких сортов - сливочное, фруктовое. Подавалось в деревянных стаканчиках с ложечкой и стоило от одной до пяти копеек. Это был кондитерский Деликатес. Впоследствии папа купил машинку-мороженицу, и мы научились сами готовить замечательное мороженое. Весной, с появлением ручьёв, мы изощрялись в пускании бумажных и деревянных корабликов, а также обыкновенных щепок. Порой, увлекшись, зачерпывали в сапоги талую воду, простужались, кашляли и сопели носами. На проталинках около фундаментов домов играли в перышки, девочки играли в квадратики, а на песке катали разноцветные яйца по специальным лоточкам, иногда художественно оформленным. На растаявших дорожках играли в бабки.

О ДЕТСКИХ ПРИВЫЧКАХ.

У детей, особенно в дошкольном возрасте, замечаются некоторые странности, переходящие в привычки, которым впоследствии суждено видоизмениться или совсем отпасть. Вспоминаю времена, когда я ходил ещё в платьице, а не в штанишках (их надевали не раньше 3-х лет). Я вставал утром с постельки, когда мама уже хлопотала у печки, подходил к ней через дверь в столовую и начинал облизывать печку в тех местах, где выглядывала глина, в чём была, по-видимому, потребность моего организма. Без этого я капризничал и отказывался от завтрака. Мама, зная эту мою особенность, не препятствовала её проявлению. Однако, следя за чистотой облизываемых мною мест у печки, она незаметно подновляла обмазку печки чистой глиной. Кроме того, я любил грызть древесный уголь исключительно от берёзы, для чего мама готовила его из тонких берёзовых полешек и складывала в правом углу шестка русской печки. Угли нередко появлялись и на столе на блюдечке, как особое блюдо к моему завтраку. Постепенно эти привычки отпали. Чем можно было объяснить эти явления с медицинской точки зрения, до нас тогда не доходило, да по такой мелочи к врачам и не обращались, считая, что так положено Богом и природой. Но вот недавно из беседы с врачом-педиатром я узнал, что у меня в детстве в организме не хватало кальция, в котором была физиологическая потребность, удовлетворяемая глиной и угольками.

Я вспоминаю другую детскую привычку, которой не было у других братьев и сестёр, за исключением Анюты. Дело в том, что будучи очень слабым в младенческом возрасте, я был окружён особой заботой моей мамы, которая называла меня «лапочкой», была внимательна и ласкова со мной. У меня выработалась привычка называть ее не просто мамой, а «мамочкой», что переняла и моя сестра Анюта: мы оба так называли свою дорогую маму. Но вот с возрастом, когда мне исполнилось 10 лет и я уже поступил в училище, а моя детская нежность стала грубеть, я стал испытывать некую неловкость от такого обращении с мамой, тем более, что мои сверстники стали посмеиваться над моей детскостью и наивностью, а сам я считал грехом что-либо переменить в обращении с мамой. И тогда, видя мою внутреннюю борьбу, мама с большой нежностью и ласковой уступчивостью как-то мне сказала, что я уже стал большой и поэтому позволяет называть себя просто «мамой», тем более, что я мальчик. А сестра Анюта, которую мы тогда звали «дочкой», ещё некоторое время продолжала маму звать «мамочкой», тем более, что она по окончании школы поступила в Богородскую гимназию, жила у маминой сестры, которая воспитывала сиротку племянницу Шурочку, называвшую свою тётю Машу тоже «мамочкой», так что девочки были едины. Но до сих пор не могу я забыть душевной неловкости от перемены обращения к маме.

Ещё об одной вкусовой особенности я не могу забыть. Обычно утром мы пили чай, который никогда не называли завтраком. Нередко пили с молоком топлёным, а я предпочитал пить чай без молока, а если с молоком, то только кипяток, и предпочтительно с сырым молоком, а не с кипяченым. У кипячёного молока употреблял только пенки, при этом только красные, а от белых меня тошнило. Чай пили из кипящего и шумящего самовара из чашек, стаканы только гостям, к чаю были колобашки, пироги, ситник, с сахаром вприкуску, а по праздникам подавали песок и варенье, изредка сливочное масло.

Обед обязательно в 12 часов дня. Собирались всей семьёй после папиной молитвы, говорили мало. Вечерний чай был в 3-4 часа, ужин в 8 часов, изредка после ужина пили чай. На ужин кушали то, что в обед, только в меньшей дозе. Зимой в 8 часов вечера, а летом в 10 часов обязательно ложились спать.

ИЗ ШКОЛЬНОГО ПЕРИОДА

Занятия в школе начинались в 8 часов утра, и к началу нужно было обязательно поспеть, не опоздать на молитву перед уроками и избежать плётки дядьки Лаврентия. Значит, из дома нужно было выбежать не позднее половины восьмого утра, что, конечно, настолько вошло в привычку, что не представляло для здорового ребенка трудностей. Путь в школу лежал через дорогу, часто заполняемую большой лужей, простиравшейся метров на сто, однако имевшей посредине на небольшой возвышенности два длинных камушка, между которыми протекал бурный грязный поток, служивший местом пробега бумажных корабликов из восточной части акватории в западную. Весной эта «миргородская достопримечательность» приобретала угрожающие размеры и давала возможность любителям пускать деревянные плоты, служившие также средством переправы при проходе на фабрику. Но всё равно рабочие обходили эту лужу.

Далее путь лежал через ворота по территории фабрики, - пропускной системы не знали, поэтому здесь ходили все, но вот по фабричному парку можно было проходить только служащим, рабочим вход в парк был запрещён. В парке была сторожевая будка со сторожем-татарином, который дежурил круглые сутки.

По территории фабрики мы бежали мимо корпусов, в одном из которых за большим окном была так называемая «перекатка» — это современный ОТК. На перекатке путём размотки куска проверялся весь товар, замеченный брак откладывался, а годный товар тут же складывался в куски, упаковывался в кипы и поступал в расположенный рядом склад готового товара. Со склада на лошадях товар отвозили в Москву на склад правления фабрики. И вот, пробегая мимо этого большого окна, мы останавливались, любуясь пробегом широкой ленты сукна, хотя и не понимали смысла этой операции. А когда шла погрузка товара на подводы, мы пользовались случаем позабавиться с лошадьми, покормить их травкой или подразнить, за что получали окрики возчиков и приёмщиков товара.

Затем мы пробегали мимо корпусов, в которых сукно промывали, сушили, подстригали; эти корпуса были соединены между собой стеклянной галереей, по которой мужчины на плечах переносили сукно из одного отдела в другой, находившийся на втором этаже.

Далее бежали мимо «газовой». Это была очень грязная постройка, однако имевшая большое значение для фабрики и всего фабричного посёлка. В этой «газовой» находился большой резервуар с нефтью, закопанный в землю, из неё вырабатывался светильный газ, освещавший всё производство, а также жилые здания, и проводимый разветвлённой системой трубопровода во все уголки фабричной территории. Вход в «газовую» разрешался только механику и газовщикам-рабочим.

Направо была высокая кирпичная труба с громоотводом наверху, который заземлялся у подножия трубы и был одет в глиняный футляр. Из трубы постоянно шёл дым. Посредине длинного корпуса расположена была котельная, отапливавшаяся торфом, склад которого был рядом, и пнями, извлечёнными из слоя торфа и доставляемыми на склад, находившийся рядом со школой. Из торфа при большом снеге зимой ребятишки делали горку для катания на санках. Штабеля с торфом были очень большие - высотой и шириной до 10 метров и длиной до 50 метров. Перевозка торфа с болота осуществлялась только зимой санным путём, для чего из Рязани, Тамбова и других городов приезжали специальные «торфяники» - возчики на своих колымагах, т.е. санях с высокой клеткой, обтянутой рогожей иди мешковиной. Нам, мальчишкам, доставляло удовольствие прокатиться на санках, прицепившись сзади колымаги. За что некоторые из нас испробовали на себе кнут возчика. Я лично этой шалостью баловался редко, да и родители строго запрещали.

"Век седьмой", альманах
Старая Купавна - 2003