Зимой 1904-1905 годов стали появляться слух» о происходящих в Петербурге и в Москве каких-то беспорядках, которые создают какие-то «забастовщики». Кто они такие? Нам - детям - коротко объяснили, что это грязные рабочие, вроде разбойников, которые не хотят работать, не ходят в церковь, ругают царя, ходят с ножами и бомбами и хотят революцию. Что это всё представляло из себя с идеологической точки зрения, нам никто толком объяснить не мог и не пытался, так как эти события, а по тогдашнему понятию - беспорядки, являлись злостными нарушениями и политических, и религиозных установок, следовательно, отрицательными явлениями жизни. За это может последовать жестокая кара и наказание свыше, так что все комментарии считались излишними и вредными. И в нашем доме создавалась довольно напряженная обстановка, усугублявшаяся ещё тем, что из окон было видно все, что происходило в самом, так сказать, центре событий. А именно: обычная размеренная жизнь нарушалась скоплением у здания фабричной конторы рабочих фабрики, как работавших в это время, так и специально приглашённых на митинги. Выступавшие о чём-то громко говорили, сменяя один другого, служащие подымали руки и тоже что-то кричали, у некоторых были в руках самодельные красные флаги. Так собирались не раз и много шумели до тех пор, пока не раздавался предупредительный свист, что было сигналом о приближении конных казаков из Богородска, разгонявших митингующих. А казаки скакали с гиком и топотом мимо нашего дома, что наводило особый ужас на нас на всех. В это время нам не разрешалось подходить близко к окнам из-за опасения, что казаки могут нас увидеть и застрелить. Но нужно сказать, что кульминация этих событий совпала с рождественскими каникулами. Мы в школу не холили, но после каникул нам родители велели временно ходить в школу не через фабрику, а в обход по другим улицам «Большой» (Б.Московская) и «Новое Селение» (Октябрьская), из-за боязни не встретиться с забастовщиками, которые могли и избить, и отругать ни за что. Но понемножку всё успокоилось, зачинщиков беспорядков, как говорили тогда, посадили в каталажку, а других наказали плётками и выгнали с фабрики, а за царя отслужили молебен. Мы, дети, ничего, конечно, не поняв, но запомнив увиденное, долго рассказывали друг другу кто и что видел и слышал, одновременно проникнувшись твёрдой верой в незыблемость порядков, созданных царем и его слугами пол непосредственным Божьим руководством и Иго благословением. Потом появились рассказы о священнике Гапоне, якобы пострадавшем вместе с петербургскими рабочими в крестном ходу к царю. В этих рассказах Гапон фигурировал как образец самопожертвования в деле защиты интересов рабочих масс, угнетённых насилием жестоких предпринимателей и злых начальников. Появились лубочные картинки с изображением крестного хода в Петербурге с Гапоном во главе, а также верных царю казаков, разгонявших плётками забастовщиков. Потом появился манифест царя о даровании каких-то мизерных свобод - слова, печати и одновременно о карах за политические беспорядки. Для нас, младших школьников, разобраться в сути этих событий было не только невозможно, но и недоступно, да и не нужно, так как с одной стороны толкования истинных событий преследовались, а поскольку незыблемость самодержавия торжествовала, воля царя была милостива, значит, за него и его семью надо молиться и его слушаться. В школе же бывали иногда вечера-лекции с показом «туманных картинок» - диапозитивов, репродукций с разных картин, в том числе и событий 1905 года, а также первых библейских историй. Диапозитивы демонстрировал Ратьков Владимир Александрович, служивший тогда лавочником в хозяйской лавке. Любопытен и довольно странен порядок событий, происшедших. Через 32 года после революции 1905 года - в 1937 году, а именно: в списке на арест «неблагонадёжных» людей были те, кто участвовал в «забастовках», в том числе Боданов М.В., Тычинин Е.А., Торопченков А.С., уже умершие ранее, но всё ещё подозреваемые. Был даже случай, о котором мне рассказала очевидица. К ней в дом в ноябре 1937 года явился уполномоченный НКВД с незнакомым понятым с поручением произвести обыск, а затем арест её отца, как бывшего эсера, умершего в 1932 году, но стоявшего первым в списке подлежащих изоляции за неблагонадёжность и причисленных в тот исторический период к лику «врагов народа». Мне в дни заключения пришлось лично убедиться в том, кто были эти «враги народа», в том числе и на личном примере, о чём много записано в «Воспоминаниях» и когда-нибудь будет освещено в исторической литературе. Откровения писателей замалчиваются, а писатели предупреждаются, а иногда и преследуются. Конечно, бдительность - дело непременное, но из истории факта не выкинешь. "Век седьмой", альманах
Старая Купавна – 2003г.
|
